Король Давид - Страница 38

Михаль волновалась, ко всему прислушивалась, но не задавала вопросов даже вернувшимся с рынка служанкам. Иногда те сами приходили к ней с рассказами.

В эти дни Давиду было не до Михали, иногда и она забывала, что ждёт любимого мужа. Город, рождающийся на её глазах, завораживал Михаль.

Возвратившиеся из филистимского похода воины истосковались по работе. После того, как каждому был выделен участок земли в Городе Давида, семьи начали строиться: рыли и таскали грунт, выкладывали камнями пол, копали обводные каналы. Строились не только жилища. Укреплялась стена вокруг города, восстанавливались повреждённые при штурме ворота Источника, возводились новые сторожевые башни, а главное, готовили место для Скинии – шатра, в котором будет находиться святыня иврим, Ковчег Завета. Михаль поднималась на холмы и вместе с толпой глядела, как переносятся разные части Скинии в Город Давида.

Выровняв большую площадку, левиты, призванные Давидом из наделов двенадцати племён, установили столбы, между ними – шесты и обтянули всё пространство кожаным занавесом. С этого момента любопытные уже не могли видеть, что происходит внутри – предметы были в мешках, поверх которых шёл ещё покров из священной материи, называемой «синетой».

В толпе сновали продавцы холодной воды, фруктов и разных яств. Тем, кто выглядел побогаче, они предлагали острое ивусейское блюдо: печёнку с чесноком внутри лепёшки. Среди любопытных часто возникали споры, следовало ли королю переезжать сюда из Хеврона. Если спор переходил в потасовку, появлялся левит из рода Кеата и разгонял дерущихся ударами палки.

Беременные женщины приходили, чтобы зрелище священных предметов принесло счастье будущему потомству. Они уговаривали охрану допустить их поближе к Скинии. Левиты признавали серьёзность их просьб, но повторяли рассказ о коэне, который случайно прикоснулся к священным сосудам и…был испепелён на месте!

Люди отступали подальше.

Михаль нравилось приходить к развалинам ивусейской башни поблизости от городского базара, присаживаться на камни и слушать разговоры вокруг. Молодые солдаты и городские мальчишки пересказывали подвиги давидовых Героев. Говорили, будто их командир Авишай бен-Цруя перебил во время сражения в долине Великанов триста филистимских солдат, остальные сдались – кто не верит, может посчитать, когда пленных поведут через город. Но это ещё что! Вот Элиэзер бен-Додо, тоже из Героев, так тот…

Михаль не верила этим рассказам, но с удовольствием слушала. Особенно про отличившихся биньяминитов – её соплеменников. Всех восхищали их отвага, умение бросать камни и стрелять из лука одинаково ловко левой и правой рукой. «У нас этому учат каждого мальчика, – подумала Михаль и вспомнила строфу из старинного гимна "Сыны Рахели": Львиные лица и быстры, как серна в горах».

Другие королевские жёны и наложницы хлопотали по хозяйству, кричали на расшалившихся детей. Михаль направилась было к Иоаву бен-Цруе с просьбой прислать рабов-садовников, чтобы у окон её спальни посадили гранатовое дерево, но прочла на его грубой физиономии столько незабытых биньямитам обид, что умолкла и ушла, подумав: «Ждала десять лет, подожду ещё, пока возвратится муж». Михаль отправила на побережье раба, и тот у причалов Яффо купил для неё самые душистые умащения в позолоченной раковине. Теперь она была уверена, что Давид быстро забудет остальных жён, которые снуют со своими чадами по королевскому дому: зачем они ему, когда вернулась его Михаль!

Ожидая ушедших на войну мужчин Города Давида, их жёны и дети по вечерам в праздничных одеждах выходили к Южной дороге и всматривались в бесцветный горизонт. Вскоре было объявлено решение короля: армия не просто вернётся в Город Давида, а будет сопровождать Ковчег Завета, для которого левиты и строят Скинию. Горожане стали каждый вечер собираться и смотреть, как продвигается строительство. Из толпы кричали левитам, чтобы те поторопились.

Но когда место было готово, Скиния установлена и можно было внести Ковчег, церемония сорвалась из-за гибели молодого возчика Узы.

Михаль сидела, положив локти на подоконник, ждала и шёпотом молилась. Вместе с темнотой с гор спустилась прохлада, и Михаль дрожала. Она прошла вглубь комнаты, накинула платок, вернулась и снова села у окна. Дрожь не прошла. Подошла толстая кухарка и попросила разрешения тоже смотреть на шествие: другого окна, выходящего на юг, в доме не было.

– Ноги у меня больные, – извинялась кухарка. – Не смогла я на дороге долго выстоять. – И она начала задирать рубаху, чтобы показать Михаль распухшие ноги в зелёных пятнах мази.

– Не надо, не надо! – испугалась Михаль. – Конечно, садись, – она подвинулась.

Увлечённая зрелищем приближающейся процессии и нарастающим возбуждением вокруг королевского дома, она забыла о кухарке, лишь изредка, когда та наваливалась на неё горячим животом или кричала в ухо, Михаль незлобно её отталкивала.

– Как ты прекрасно пахнешь! – несколько раз принималась хвалить кухарка. – То-то король будет рад этой ночью!

Огни приближались очень медленно, но вот волны людей достигли Офела. Ковчега ещё не было видно, зато визг, хохот, окрики встречающих девушек и вернувшихся с войны парней заполнили окрестности, и вскоре шум общего буйства добрался до окна Михаль. Факелы освещали дорогу внизу и безумную толпу. Один надсаживался особенно: носился вокруг Ковчега, а поскользнувшись и упав, даже не отряхивал с себя пыль пустыни, не очищал от песка лицо, а поднимался и опять блеял и скакал козлом.